Форум » Оперный сезон » Иван Козловский » Ответить
Иван Козловский
Лора: [more]СЕКРЕТ ВЕЧНОЙ МОЛОДОСТИ ИВАНА КОЗЛОВСКОГО В то время, как лемешистки носились вокруг Большого театра, гадая, через какую дверь выйдет Лемешев, козловитянки стояли, как вкопанные, у той двери, в которую вошел их кумир. И пусть поклонницы норовили порвать Козловского “на сувениры”, он ни за что не соглашался улизнуть, воспользовавшись другим выходом — плохая примета! Только большие артисты да еще, пожалуй, зеленые юнцы бывают такими суеверными! Козловский имел специальный “антидьяволин” на все случаи жизни. Про кошку, пробежавшую перед колесами, нечего и говорить: в таком случае Иван Семенович разворачивался и ехал другой дорогой. Если клавир, не дай Бог, падал на пол, на нем полагалось немедленно посидеть. Придя куда-нибудь впервые — разбросать кругом просо. Перед выходом из дома — выкинуть монетку. И такую же положить на рельсы, перед тем, как сесть в поезд: “Чур-чур меня от злого глаза!”. Когда Иван Семенович шел на сцену, уборщицы быстро убирали с глаз долой пустые ведра — иначе он мог отказаться петь. Нужно уточнить, что пел Козловский всю жизнь в одних и тех же рубашках — с некоторых пор штопаных-перештопаных — и тщательно сберегаемых стоптанных башмаках. Ноты 40 лет носил в одном и том же портфеле, подаренном ему в 1924 году коллегами на бенефис — потрескавшуюся ручку в конце концов пришлось обмотать проволокой. “Зачем все эти ритуалы?”, — спрашивали его. Иван Семенович стучал три раза по деревяшке, трижды плевал через левое плечо и шептал испуганно: “Не дай Бог, сорву голос!” Это стало его вечным кошмаром с тех пор, как в “Севильском цирюльнике” он однажды “пустил петуха” и потом еще несколько дней не мог войти в форму. Нелегко быть оперным тенором… Вот и великий бас Шаляпин снисходительно усмехался: “тенор — это физический недостаток”. Никому другому не приходится так беречься сквозняков, так кутаться с осени по весну, отвечать на вопросы мычанием, чтобы лишний раз не открыть рот на улице… О том, чтобы выйти на сцену не распевшись, и речи быть не может. Для кого как, а для теноров талант — мучение! Иван Семенович был сущим наказанием для организаторов концертов: уговорить его лишний раз выступить было чудовищно трудно. Даже пообещав, Козловский вечно искал повод, чтоб в последний момент отказаться петь. А, если уж все-таки пел, то вполсилы — “экономил” голос. Только однажды он вышел на концерте сам, без уговоров и просьб. Но это был особый случай… КУРОРТНЫЙ РОМАН — Галечка, ты свела меня с ума! — признался Козловский своей новой знакомой. — Ты — моя королева! Приказывай, все исполню! — Приказываю вам спеть, Иван Семенович. Мне говорили, вы никогда не поете на отдыхе, но что мне за дело?! Я ведь, к стыду своему, никогда не слышала ваш знаменитый голос, — смеялась очаровательная Галя Сергеева. Дело было в Мисхоре летом 1934 года. В тот год в кинотеатрах смотрели “Пышку”, и полстраны (имеется в виду мужская половина) были влюблены в исполнительницу главной роли — дебютантку Галину Сергееву. Ее называли красавицей, но дело даже не в красоте. Просто манящий прелести, которую позже нарекут сексапильностью, в ней было столько, что хватило бы на десяток красавиц! И вот такая-то богиня приехала в Крым, в Дом отдыха “Нюра”, где каждое лето отдыхал Иван Семенович Козловский — морские ингаляции для укрепления голосовых связок ему порекомендовал сам министр здравоохранения Семашко. Галя Сергеева была далека от оперного искусства и знать не знала, что за чудак подхватил ее чемодан, когда она сошла с автобуса в Мисхоре. На нем была белая войлочная шляпа, сандалии на босу ногу и полосатые шорты, каких тогда никто еще не носил. Решила по наивности: носильщик. Ясность внесла сестра-хозяйка: “Это Козловский! Московская знаменитость, неподражаемый тенор, поклонницы пуговицы с пиджаков рвут!”… Вообще-то двадцатилетняя Галя считала стариками всех мужчин старше тридцати. Но Козловский в свои тридцать пять улыбался задорной белозубой улыбкой, поигрывал накаченной мускулатурой, ловко играл в волейбол и теннис, быстро плавал, прекрасно скакал верхом, а танцевал так, что у партнерши просто дух захватывало. А, когда в одну прекрасную крымскую ночь прославленный тенор забрался к Гале в номер по водосточной трубе, она сказала: “Да вы, Иван Семенович, мальчишка!”. “Мальчишка и есть!” — смеялась Галя на следующий день. Это был день праздника: ровно 10 лет прошло с тех пор, как нога Козловского впервые ступила на Мисхорскую землю. Из жердей, мочалок, подушек, одеял и кастрюль соорудили памятник “юбиляру”. Готовился и концерт. Разумеется, без участия Козловского. Гвоздем программы должен был стать певец детского музыкального театра Илья Терьяки. Когда Терьяки спел, зал захлебнулся восторгом: “Это же новый оперный гений!”. Аплодисменты — бешеные! Но тут из-за кулис вышел … Иван Семенович. Оказалось, пел он, выполняя приказ своей королевы, а Терьяки лишь открывал рот. Розыгрыши Козловский обожал. Мог прибить гвоздями к паркету чьи-нибудь галоши в гримерке театра, или завязать морским узлом концертные брюки. Мог откатить машину приятеля в соседний двор, или подложить в карман собственному аккомпаниатору серебряные вилки со стола на правительственном банкете. Разыгрываемые только руками разводили: какое мальчишество, а ведь народный артист! …Вернувшись из Мисхора, Галя сразу разошлась с мужем, режиссером Габовичем — так же решительно, как когда-то, полюбив Габовича, бросила первого супруга — актера Демича. Но Козловский ответной решимости не проявил, и законную жену оставлять не торопился. Галя сердилась и недоумевала: о чем тут думать? Сходил в ЗАГС, да и развелся! Козловский объяснял: “Ты не понимаешь! Александра Алексеевна не такая красивая, не такая молодая, как ты. Уйду — останется совсем одна!” МУЖ САМОЙ ГЕРЦИК Александра Алексеевна Герцик была старше своего прославленного мужа на четырнадцать лет. И было время, когда не ее назвали “супругой самого Козловского”, а его — “мужем самой Герцик”. Александра Алексеевна даже в Москве на гастролях аншлаги собирала, а уж в родной Полтаве и вовсе ходила в примадоннах. Букетов после спектакля — море, а, бывало, что и бриллианты в букетах находились. Юный, вечно голодный красноармеец Козовский был для нее странной партией, но в хаосе революции все перевернулось с ног на голову… После свадьбы в 1920 году Александра Алексеевна стала для Ивана и женой, и матерью, и наставницей. Кстати, в том, что Козловский, имея за плечами лишь два довоенных года в киевском музыкальном институте, вышел на сцену полтавского оперного театра — большая заслуга его супруги. И еще, пожалуй, — комбрига, разрешившего талантливому красноармейцу отлучаться из казармы на репетиции и спектакли. По вечерам Козловский привязывал у входа в театр своего боевого коня, переодевался в манишку и фрак, выменянные на толкучке за селедку и сало, и выходил к рампе. В дни его выступлений первые три ряда партера по контрамаркам занимали однополчане. Винтовки они ставили у кресел, и, бывало, в шутку замахивались гранатами на гражданскую публику. Козловскому кричали: “Давай, Ивасик! Задай им всем жару!” И Ивасик задавал, да так, как в Полтаве отродясь не слыхивали! После демобилизации Козловского позвали в харьковский оперный театр — Александра Алексеевна, ко всеобщему удивлению, отправилась за ним, оставив и родной театр, и родных поклонников. Потом — Свердловск и, наконец, Москва. Звезда Козловского восходит, а вот карьера его жены клонится к закату. Все-таки Москва — не Полтава, да и годы уже не те… Теперь вся жизнь Александры Алексеевны проходит в хозяйственных хлопотах — ее муж, как и все большие артисты, напрочь лишен практической жилки, за ним нужно ходить, как за малым дитем! Благодарный Козловский называл ее “идеальной женой”. И очень страдал, что, полюбив другую, обижает Александру Алексеевну. Три года он не мог договориться с собственной совестью. И в конце концов был добровольно отпущен супругой, уставшей делать вид, будто она ничего не замечает. На то, чтобы оформить развод, ушло еще несколько лет. Но и потом, до самой смерти Герцик, Козловский не оставлял ее ни мысленно, ни финансово. В этом тоже было что-то мальчишеское: Иван Семенович, словно, и представить не мог, что отношения между людьми могут с годами поблекнуть, а родство — забыться... В его квартире, вызывая тайное раздражение сначала первой, а потом и второй жены, вечно жили какие-то дальние родственники, односельчане, а также дальние родственники односельчан и односельчане дальних родственников. Не говоря уж о родных сестрах и братьях. Портрет любимого дядьки — бравого усача Алексея Осиповича Козловского — висел на почетном месте в гостиной. Кстати, когда Алексей Осипович в 1958 году пожаловал в Москву, они с Иваном на радостях так отплясывали польку, что снизу прибежала ругаться балерина Подгорецкая. КАК КОЗЛОВСКИЙ В БАЛЕТЕ ТАНЦЕВАЛ Как и большинство звезд русской оперы, Козловский на сцене выглядел аристократом, а происходил из простых. Его родители крестьянствовали в селе Марьяновка, в 50 верстах от Киева. Ивасику же прочили иную судьбу, и в восемь лет отправили в бурсу, в киевский Златоверхий Михайловский монастырь. Оттуда был один путь — в священники, но учитель музыки все твердил: “Об архиерейском сане не помышляй. Твое призвание в другом. Ведь прихожан в нашем храме прибавилось, когда тебя на клиросе петь поставили!”. Кстати, даже став солистом придворного театра страны атеистов, Козловский по великим праздникам пел в хоре московского храма на Брюсовском Торжке. …Когда у Ивасика началась ломка голоса, петь ему временно запретили. Юноша заскучал и сбежал из бурсы. Думал податься на войну добровольцем — шла первая мировая. На полустанке забрался-было в санитарный поезд, да был ссажен каким-то здоровенным солдатом. Козловский поплелся в Киев. За еду и целые штаны пел по деревням. Обыкновенная, в общем-то, история, известная еще со времен Ломоносова… Когда “прорезался” его дивный тенор, Иван заявился в киевский музыкальный институт: “Послушайте меня, и сами убедитесь, что брать надо!” “Подумаешь, Собинов!”, — усмехнулись профессора. Так Козловский впервые услышал о Собинове… Его стали учить бесплатно. Да, в общем-то, и учить этого “самородка” особенно не приходилось — дыхание, звук, музыкальность у Козловского были именно такими, как надо. Оставалось развить вкус, эрудицию… Ивасик схватывал на лету, и скоро его не узнала бы даже родная мать! …Впрочем, матери не довелось увидеть своего Ивасика артистом — она умерла в гражданскую. А вот отец в 1925 году, в первый сезон Козловского в Большом театре, наблюдал, сидя в ложе, как благосклонно внимает сыну столица. Ведь сам Шаляпин восклицал: “Здорово поет сволочь Козловский!” А Леонид Собинов, услышав, как Иван берет верхнее “си”, передал ему в подарок собственные сценические костюмы. Как оказалось — вовремя. Вскоре Собинов покинул сцену — посреди спектакля он сорвал голос, и заканчивать партию пришлось Козловскому. Много лет потом Иван Семенович вспоминал тот свой ужас: как, натянув влажный от пота собиновский парик, шагнул на сцену — на растерзание “собиновской” публике, рассчитывавшей в тот вечер слушать отнюдь не Козловского. Но даже заядлые поклонники Собинова вынуждены были признать: новая звезда еще поярче старой будет! И с тех пор статус русского тенора номер один закрепился за Иваном Семеновичем. Его любили не только за голос уникального тембра, уникальных возможностей, но и за то, что никогда нельзя было заранее знать, что сделает Козловский из той или иной роли. Не даром самой знаменитой в его исполнении стала партия Юродивого в “Борисе Годунове”, раньше считавшаяся мелкой и проходной. Иван Семенович любил поэкспериментировать. Он то “осовременивал” арии: “Откройте, а то сейчас объявят воздушную тревогу”, — пел в 1942 году в “Сивильском цирюльнике”. То вмешивался в режиссуру: в “Риголетто” знаменитое “Сердце красавиц” с некоторых пор стал заканчивать, уйдя за кулисы — режиссер сердился: “О том, что вы берете ре-бемоль третьей октавы, знают двое — уборщица и я!”. А то напрашивался в партнеры к балерине Ольге Лепешинской и выполнял несложные поддержки — начальство-было попеняло Козловскому, что он ставит под угрозу драгоценное здоровье, занимаясь не своим делом, но он пригрозил, что в таком случае станет носить по сцене пудовых оперных примадонн. Пять лет Козловский царил на оперной сцене безраздельно, а потом у него появился достойный конкурент: в Большой пришел Лемешев. Оба были хороши по-своему. Говорили, что у Лемешева русская манера исполнения, а у Козловского — немецкая. Дело вкуса… Но страна разбилась на два лагеря: лемешистов и козловитян. Главный ценитель искусств в СССР был козловитянином — к великому огорчению самого Ивана Семеновича. Потому что, стоило Сталину бросить фразу: “Что-то давно мы не слышали нашего хохла”, — как Козловского среди ночи вытаскивали из постели и везли в Кремль. Это было настоящим мучением! Иван Семенович сходил с ума от страха, что однажды из-за таких экспромтов сорвет голос — времени на распевку ему не давали. Впрочем, отказываться было еще опаснее. Только однажды великий певец сослался на простуду. “Хорошо, — добродушно ответил Сталин, — пусть Козловский бережет свой голос. Мы тогда с Берией сами споем. А хохол пусть слушает”. Спели “Сулико” и даже с большим чувством. Одна радость — второй жене, Гале Сергеевой, на кремевских банкетах нравилось, а Козловский был готов на многое, лишь бы видеть ее сияющую улыбку. БРАК БЕЗ РАССЧЕТА В “Ласточкином гнезде” — так москвичи окрестили дом ВТО в Брюсовском переулке — свадьбу Ивана Сергеевича с Галиной не одобряли. Соседка снизу — одинокая пятидесятилетняя Надежда Андреевна Обухова, прославленное меццо-сопрано Большого театра, волновалась: “Страсть к свиристелке, на четырнадцать лет младше, далекой от классического искусства, способна погубить самый мощный певческий талант! Оперный артист, как особа императорской фамилии, должен жениться только в своей среде!”. “Напрасно Надежда Андреевна так волнуется, — шептались другие соседи. — Козловский по-прежнему сильнее всего на свете любит свой голос!”. Впрочем, все сходились на том, что прежняя жена — ответственная, самоотверженная, понимающая, подходила Ивану Семеновичу куда больше нынешней. Как бы там ни было, Козловский с Сергеевой стали пользоваться всеми преимуществами самой красивой и, может быть, самой талантливой московской пары. Он — в смокинге, она — в вечернем декольтированном платье, в какой-нибудь роскошной меховой накидке, с цветами в пышных волосах... Новый год встречали у Буденного. Дни рождения отмечали в ЦДРИ. Летом отдыхали на даче у Поскребышева, личного секретаря Сталина. Даже накануне рождения первой дочери, Анны, Козловские ездили в гости — на дачу к арфистке Вере Дуловой. Там Галя застряла со своим животом, пролезая зачем-то сквозь дыру в заборе — начались схватки, легкомысленную роженицу еле успели вытащить. Казалось, им все нипочем! Легкие, праздничные, веселые, как дети! Впрочем, когда супруги оставались дома, все становилось сложнее… За глаза Галина называла мужа “Ванюрчик”, а в глаза — Иван Семенович, и часто на “вы”. В иные дни, особенно когда Козловский готовился к ответственному спектаклю, жена не знала, “на какой козе” к нему “подъехать”. “Вот так и живет перед каждым выступлением, — шепотом жаловалась она друзьям. — Пять дней репетирует, не ест, не пьет, не дышит!”. Галя все пыталась стать мужу полезной, но попадала впросак. К примеру, решила утеплить окна, чтоб Иван Семенович не простыл, дала домработнице старые афиши… Козловский, увидев обрезки, сделался цвета моркови: “Это кощунство!”. В тот раз он ушел из дома прямо в тапочках, и Гале несколько дней пришлось вымаливать прощение. Они часто ссорились. К примеру, Козловский, гоняя по Москве на собственной “Эмке”, любил притормозить, чтобы рассмотреть получше какую-нибудь интересную дамочку, а иной и свистел вслед. Галя ревновала. Иван Семенович отличался врожденной галантностью: вечно целовал дамам ручки, осыпал игривыми комплиментами даже девяностолетних, не говоря уж о молоденьких поклонницах. Он не видел в том большого греха, ведь ни до чего серьезного дело не доходило — ему никто не был нужен, кроме Галины. Да только вот она не понимала этого… Сергеевой по-прежнему посвящали стихи, дарили царские подарки… А Иван Семенович жену не баловал. И, вроде, не эгоист: вечно кому-нибудь помогает, во время войны первым вносит в фонд обороны 25 тысяч рублей, на собственные средства строит и содержит музыкальную школу в родной Марьяновке, двадцать лет дает концерты в пользу одного московского детдома… Но вот на лишнюю норковую шубку для Гали тратиться не желает: говорит, что замужняя женщина должна быть скромной. Обивает начальственные пороги, выпрашивая для посторонних людей квартиры, оклады, ордена. Иной раз даже сам на себя сердится: что ж я, мол, опять столько времени на NN потратил, ему ведь все мало: в следующий раз придет просить, чтоб я убил его тещу! А вот на то, чтобы выслушать собственную жену с ее радостями и горестями, с ее обидами и нуждами, времени вечно не находил. “Я ему совсем не нужна!” — плакала Галя, стараясь не морщить лба. Однажды после очередной ссоры она собрала чемодан и ушла из дома. Как выяснилось — к своему поклоннику, сценаристу Алексею Каплеру. Две недели Козловский болел, а потом Галя вернулась, и он сразу выздоровел, и целый день носил жену на руках по квартире… Но, увы! мир в семье воцарился ненадолго. Все стало совсем сложно, когда родилась вторая дочь, Анастасия. У девочки обнаружился врожденный сколиоз, со временем мог развиться горб. И Галина Ермолаевна принялась месяц за месяцем, год за годом таскать дочь по врачам. Помогла операция, проведенная знаменитым профессором Чаклиным. Импульсивная Сергеева бросила Козловского и ушла к Чаклину — тот ради нее оставил и жену-красавицу, чуть не вдвое младше Галины, и троих детей… Козловский тосковал несколько лет. Уволился из Большого театра, стал проситься в Ново-Афонский монастырь… Но о каком монашестве могла идти речь, когда он, как влюбленный школьник, не мог и недели прожить, не видя своей Гали?! Козловский принимал теперь приглашения в любые гости, на любые приемы — лишь бы была надежды встретить там Ее. Самыми счастливыми днями для Ивана Семеновича стали те, когда Галина приезжала на их общую дачу в Снегири. При этом, когда Сергеева развелась с Чаклиным, Козловский даже не предложил ей вернуться — оказалось, простить ее он так же не в силах, как и забыть. ПИЛОТКА НЕРУ КАК СРЕДСТВО МАКРОПОЛУСА После развода с Галей Иван Семенович прожил еще тридцать лет, но больше не женился — за хозяйство в его доме отвечали несколько особо верных “козловитянок” — уже немолодых, но беззаветно преданных своему кумиру. В театр Козловский так и не вернулся, зато много ездил с концертами. Публика обожала его по-прежнему! Однажды где-то в Сибири его минут двадцать не отпускали со сцены, а потом у дверей концертного зала образовалась такая толпа, что выходить было просто опасно. Выручил аккомпаниатор — надел шапку Козловского, повязал сверх воротника шубы шарф, как это делал Иван Семенович, взял знаменитый портфель с нотами и шагнул к толпе. Беднягу подхватили на руки и понесли — с треском рвалась шуба, чья-то рука потянулась к галстуку… Как только машина с настоящим Козловским тронулась с места, двойник задушенным голосом захрипел: “Я не Козловский!”, — к счастью, обошлось без травм… На обратном пути страдальцу-аккомпаниатору пришлось еще раз пережить смертельный ужас: Козловский, поспорив с пилотом самолета по поводу маршрута, сам уселся за штурвал на высоте нескольких тысяч метров. Оказалось, это розыгрыш: был включен автопилот. Иван Семенович с годами не менялся! С некоторых пор к его драгоценным раритетам: старым концертным рубашкам, ботинкам и портфелю для нот, прибавилась еще одна — белая пилотка Джевахарлала Неру. Когда-то тот подарил ее сестре Чехова, а уж Мария Павловна отдала Козловскому. Иван Семенович почему-то считал, что носить эту пилотку — к здоровью и долголетию. В этой пилотке он и появился в последний раз на людях — в Московской консерватории в декабре 1993 года. Ему было тогда 93 года — ровесник века… Чуть ли не до последних дней Иван Семенович делал гимнастический крест на кольцах, что висели у него в комнате. И никогда не принимал лекарств, потому что считал, что их пьют одни старики. И, что совсем уже поразительно, свой чудесный серебристый голос — уникальный случай для тенора — он сохранил до конца! Ирина ЛЫКОВА P.S. Сергеева в последний раз вышла замуж в 76-лет. Муж был младше ее, но сходил с ума от любви и ревности, и написал с десяток ее портретов. На этих полотнах Галина Ермолаевна — удивительная красавица… [/more]
Ответов - 4
Агент: Спасибо,Лора! ))
Анна: Спасибо, Лора. Захватывающее чтение. Когда-то ТВ , видимо в "юбилейный" день, вело съемки из квартиры Козловского. Смутные впечатления чего-то музейного, зачехленного, стерильности самого воздуха, застышие в священном поклонении домочадцы. А тут такой милый, симпатичнейший характер. И таки-и-е страсти! Приятнейшее знакомство.
Элен: Лора,спасибо Живо и увлекательно написано. Характер любопытный :) А я недавно читала дискуссию на форуме "Классика" о Лемешеве и Козловском - интересно. Вот здесь http://www.forumklassika.ru/showthread.php?t=928. Многолетняя и многостраничная дискуссия, мне пока не удалось прочесть до конца :) Приведу рассказ одной форумчанки LULU, которой довелось однажды поработать с Козловским. Её собственные впечатления "Я -арфистка и училась у Веры Дуловой.Однажды Козловский уже будучи сильно в летах -захотел записать пластинку ,а так как он любил петь под арфу ,то конечно с другой народной артисткой -Дуловой.Дулова же его боялась как огня- потому что Козловский очень капризный был и трудно с ним было работать да и много у него причуд было разных.Так она сказалась очень занятой и послала к нему любимую студентку-то бишь меня. Все было обставленно с большой помпой.Репетиция у него дома ,за мной прислали машину с рабочими,а так ведь таскать арфу на концерты вечная проблема! Я конечно боялась и волновалась.Тогда были модные духи -Клема ,если кто помнит. Так я надушилась-так сказать от души. И когда я пришла к нему- он мне строго сказал:"Девочка запомни ! Если играешь с певцами -никогда не душись -от запахов садится голос и першит в горле!" В общем дельный совет! Записывали мы в Большом зале МГК народные украинские песни. Валера Кикта написал мне арфовую партию а сам играл на колокольчиках. В какой то песне еще на флейте играл Шура Корнеев. Шура был вечный хаот и на запись сильно опоздал так как ехал на машине и нарушил какое то правило. Милиционер хотел его сильно оштрафовать но он отбрыкался -сказал ,что на запись с Козловским едет. Так что он прилетел с часовым опозданием и с мильтоном. Козловский был очень на Шуру зол потому что у него вечно что нибудь случалось,но оттаял ,когда милиционер попросил у него автограф,ну для приличия поворчал-сказал что все чего то от него хотят. Запись была безразмерной, у Иван Семеныча были бесконечные и разные идеи.Бедного Кикту гонял и заставлял играть на всевозможных инструментах.После 5 ти часовой записи в большом зале должна была быть репетиция консерваторского оркестра с Мансуровым. Мансуров пришел,но Иван Семеныч упросил его репетицию отменить ,потому что времени не хватило.Мансуров так и сделал.Козловскому невозможно было отказать. В паузе беседовал с Мансуровым о том что надо бы ему в Большом Ленского спеть-хотя в спектаклях давно не учавствовал. Но пел он в старости уникально-абсолютно не как оперный певец- но как птица. Дыхание ,ферматы,фразировка -все как бог на душу положит,но завораживало -голос звучал божественно..А ведь ему уже за 80 было.Забыть трудно! Абсолютно не уставал.Себя не щадил-пел на всех репетициях в полный голос. Не знаю -известно ли вам ,что у него были причуды такие например ,что он никогда не пользовался одной дверью для входа и выхода и беседовал перед концертом с барельефом Неждановой-т е с мемориальной доской с ее барельефом,которая на его доме висела. Перед концертом он никогда не ел,а после концерта всегда ел пористый шоколад-(он был в то время большим дефицитом).В его доме везде висели зеркала,он их обажал,ходил и любовался на себя,он и в старости был статен ,красив -на тенора типичного не похож.Аристократ был до кончиков ногтей. После записи приглашал всех на ужин, но все отказывались-было за полночь и я и Кикта торопились успеть на метро -в свои "хрущебы".И Кикта предупредил меня ,что застолье будет долгим. Он регулярно посещал концерты в Консерватории.Был очень образованным человеком-не как некоторые вокалисты.Сидел в правой ложе спрятавшись. Однажды, благодаря ему я попала на концерт Рихтера.Он увидел меня в фойе Большого зала -билета у меня не было.Так он взял меня за руку и провел в эту ложу свою. Ну ,в общем не знаю -интересно это или нет. А суть такова,что если он в старости так завораживающе пел,то можно представить себе -как это было в молодости-несомненно что то потрясающее. "
Лора: Спасибо ,Элен ,за ссылку : ) Интересно ,но все время ловишь себя на мысли , что будто бы среди футбольных фанатов находишься. Любовь , том числе и народную ,нельзя выразить рациональными величинами .Она из разряда иррационального. Чем больше мы удаляемся во времени от Лемешева и Козловского ,тем меньше хочется их сравнивать между собой и больше хочется слушать и радоваться , что они были в нашей истории.
полная версия страницы